В ночь с 23 на 24 февраля власть красных террористов в очередной раз показала всему миру свою человеконенавистную и кровавую сущность, расстреляв 170 «врагов революции» в Севастополе. Но это были еще «цветочки» в сравнении с теми десятками тысяч русских офицеров, не покинувших Крым в 1921 году, и поставленных сумасшедшими большевиками под огонь их расстрельных пулеметов и утопленных в водах Черного моря. Вот именно этими кровавыми военно-политическими преступлениями и ознаменовали большевики февраль 1918 года. Тогда побед за красными террористами не числилось, а вот кровавых преступлений они успели натворить много.
Вчитайтесь в воспоминания современника, подписавшегося "В. Л-рь". Можно предположить, что это генерал-майор Корпуса корабельных инженеров Вильгельм Александрович Лютер, покинувший Севастополь с эскадрой Врангеля и поселившийся в Тунисе. Каждая строчка журнальной заметки 1922 года обращена к празднующим сегодня в России 'День защитника Отечества" и ко всем нам:
Из воспоминаний очевидца:
В начале января 1918 года < > севастопольская тюрьма была переполнена разного сорта "контрреволюционерами". < > Мы, старые арестанты, образовали свой маленький Красный Крест и поддерживали вновь прибывших провизией и морально. "Товарищи в ленточках" - матросы и некоторые рабочие, несшие караул в тюрьме, всячески издевались над нами и не раз грозили расстрелять нас, но пока что обходилось благополучно.
Начались "суды", вернее - расправа революционного трибунала. Судили в Морском собрании. Приговоры в большинстве случаев выносили беспощадные, например, капитан 2 ранга Бахтин был приговорен к шестнадцати годам тюремного заключения с принудительными работами. Адмирал Львов и капитан 1 ранга Карказ - к десяти годам и принудительным работам. Матрос Блюмберг - к пяти годам и так далее.
Накануне этой кошмарной ночи, после вечерней поверки, как всегда, нас заперли по камерам. Часов до десяти в нашу камеру N 3, находящуюся против камеры N 4, долетал смутный гвалт запертых там. Веселый заразительный смех мичмана Целицо и прапорщика по адмиралтейству Кальбуса часто нарушал мертвую тишину. Часов в одиннадцать ночи вся тюрьма затихла <>
В два часа ночи 23 февраля 1918 года ворвалась в тюрьму первая банда матросов. Они потребовали от комиссара тюрьмы выдачи к пяти часам заключенных. Комиссар по телефону запросил Совет. Совет всю ночь заседал во дворце главного командования флота, как ему быть - выдавать или нет. И Совет ответил: "Выдавать, кого потребуют матросы".
В списке значился адмирал Львов, капитан 1 ранга Карказ, лейтенант Цвигман, муфтий Челебиев и бывший городовой полиции Синица. Им связали руки за спиной. Вязали матросы и рабочий плотницкой команды севастопольского порта Рогулин. Их повели. Никто из заключенных не просил о пощаде. Дорогой до места убийства в Карантинной балке, как потом передавал рабочий Рогулин, их истязали. Больного старика Карказа били прикладами, кулаками, в буквальном смысле волокли, так как он болел ногами и не мог идти. Адмирала Львова дергали за бороду. Синицу кололи штыками и глумились над всеми. Перед расстрелом сняли с них верхнюю одежду и обувь и, уже расстрелянных, мертвых, били по голове прикладами, камнями.
Мы, оставшиеся в тюрьме, ждали своей очереди. Простились друг с другом. Наскоро написали письма родным. В четыре часа утра в тюрьму ворвалась вторая банда матросов: эти брали без списка, кто подвернется под руку. Взяли полковников по адмиралтейству Шперлинга, Яновского, капитана 2 ранга Бахтина, лейтенанта Прокофьева, мичмана Целицо, поручика по адмиралтейству Доценко... < >
Всем обреченным связали руки, хотя полковник Шперлинг и Яновский просили не вязать их. "Мы не убежим", - говорили они. И эти пошли на свою голгофу, не прося пощады у палачей, лишь у мичмана Целицо выкатились две слезинки, мальчик он еще был, вся жизнь впереди. < > Их увели, а нам, оставшимся, сказали: "Мы еще придем за вами". Минут через 15-20 глухо долетел в казарму звук нестройного залпа, затем несколько одиночных выстрелов.
Мы ждали своей очереди. Тускло светился рассвет в переплетенное тюремной решеткой окно. Тихо-тихо кругом, мы лежали на койках, и глаза наши обращались то к иконе, то на окно, где медленно разгорался рассвет. Губы каждого невнятно шепчут: "Господи, спаси и защити! Ты единственный наш защитник, ты единственная наша надежда". Боже, как медленно, как томительно приближаются минуты рассвета. Что было пережито за это время - не в силах описать ни одно перо.
Но вот взошло солнце, и ярко вспыхнули его лучи на оконных стеклах, весело заиграли на полу и стеклах казармы. Послышались шаги и глухой говор. Звякнули ключи, проскрипел отпираемый замок, и этот звук кольнул наше сердце. Они. Но нет, это открыли наши камеры надзиратели, началась поверка: мы вышли в коридор. Пустые, мрачные стояли те камеры, в которых еще вчера было так оживленно, казалось, незримый дух убитых витает в них. В соседних камерах уцелело очень мало народа. Мы обнялись, мы расцеловались и плакали. Сколько в эту кошмарную ночь было перебито народу в Севастополе, никто не узнает.
Взошло солнце, могучее, жизнерадостное. Не увидеть его больше тем, не согреет оно, не порадует, не вселит надежду на спасение. Не услышат они больше лепета своих детей, не увидят больше своих жен, матерей, сестер, братьев, друзей. Не увидят они больше позора, который переживает замученная предателями-большевиками наша милая Родина. Не увидят они и тех страданий, какие переживает под большевистской пятой несчастный народ. Пусть же чистое изумрудное море будет вам легким покровом, а морская травка обовьет ваши останки траурным флером. Мир вам, мученики!
***
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=1261303857347209&id=1189998857811043
